Д. Савельев - Медитатор [сборник рассказов]
Мы ищем новую форму материи. Первую человечество подчинило себе полностью, со второй, тонкой, научилось довольно грамотно оперировать. Изобрело кучу правил, добрых правил, демократических. «Тонкую материю нельзя отпустить на свободный путь, пока она не накопит достаточный потенциал». Гуманно? Гуманно. Но это опять же диктатура! (Уже и слово–то это забыли.) Опять жестокость, опять насилие! Диктатура добра, гуманизма и человечности. Человечество всю свою историю стремится к свободе и всю свою историю отдаляет и подавляет её этим своим стремлением. «Иногда приходится делать больно, чтобы потом было хорошо!» «Да, друг, ты сам этого не понимаешь, но наукой доказано, что перед душой с большим потенциалом открываются невероятные возможности, а душа с малым потенциалом может просто погибнуть, раствориться. Мы хотим нам всем только добра!»
Вернулся бы сейчас Ницше и мы бы ему показали! Вот он, Фридрих, твой сверхчеловек, всё как вы с Фейербахом хотели! Серая масса исчезла, нет больше быдла, нет незаметных! Каждый себя реализует в полной мере, никто не зависит от вживляемых человечеством в разум своих потомков со времён пещерного человека моральных принципов и ценностей, нет больше естественных человеческих зависимостей! Есть только зависимость от демократического закона.
А закон настолько демократичен, что позволяет даже убивать. В каждом человеческом поселении стоят безумно дорогие энергетические ловушки, и ты ещё будешь резать на кусочки его тело, а этот человек уже подойдёт к тебе сзади в новом теле и спросит: «Ну что, стало легче? Штраф с тебя теперь сдерут…» И смерти больше нет. Всю жизнь человечество хотело уничтожить смерть, и как же глупо оно было в своих желаниях! Больше не осталось никакой тайны, никакой надежды. Мы боролись с неизвестностью, и мы почти победили её. Победили, когда стали сильные, духом и техникой. Но не в победе ли наше поражение? Ведь «только слабое и гибкое может побеждать»…
Вот так я размышляю последние два дня. Размышляю и думаю, может всё–таки переспать с кем–нибудь из членов экипажа? Теперь нет толстых, нет носатых, а когда я начинал жить, две тысячи лет назад, ещё были, и это было прекрасно. Сейчас многие вообще не занимаются сексом. Они говорят, что не любят его из–за запаха и грязи, но я прекрасно их понимаю: кому нужен секс без любви? А любовь — зависимость, психическая зависимость, патология: это доказано ещё в двадцать первом веке. И, превращаясь в сверхчеловека, человек потерял любовь, потерял самое ценное, что у него было, потерял в последнюю очередь.
Как мало изменилось за последние тысячелетия! Мы совершенствуем наши механизмы, мы ищем третью форму, мы делаем мир прекрасным, мы взращиваем наши души! Мы все творцы и механизмы для самоактуализации, и мы несчастнее самого последнего алкаша из двадцатого века! Нет больше мелкого, не великого, нет больше зла, только холод и холода. О таком будущем ты мечтал, Фридрих Ницше?
Физиономия перекошенная, глаз дёргается, нос синий. Вот такой я доктор! Когда я последний раз был дома? В четверг, кажется. Или в понедельник? А сегодня у нас что? На хрена я так вчера нажрался? Надо поправиться. Где она, моя любимая, «Смирновская»? Осталось там что–нибудь? Осталось. Кого я вчера топтал? Блин, Зинку что ли? Вот уж уродина, так уродина! Без водки у меня на неё бы точно не встал. Ага, а вот и соседи мои полезли! Здравствуйте, родные, я ваш Бог! Бог из четвёртого отделения, доктор Р. Носов! Давить вас, тварей, давить нещадно! Чёрных, рыжих, усатых, уродливых! Как людей! Всех бы раздавил, сволочей! Оставил бы только баб, самых тупых и красивых. И своих пациентов. Ума у меня и у самого много! Мне нужен секс, разнообразный, частый, но не садистский. И мне нужна власть! Власть над мутантами, над продвинутыми мутантами, вроде нашего Антоши. Мутанты будут делиться со мной своим знанием, а я буду их организовывать. Мутантам тоже нужен организатор. А всех остальных — торгашей, алкашей, рабочее быдло и их быдлят, политиков–сифилитиков — всех придавить! Каблуком! Вот так!
Да, Антоша, я слушаю. Неужели, всё так плохо? Антоша, только не пугай меня больше! Я и так всего боюсь! Ну, извини, ну погорячился! Ты же знаешь, я психотик! Ты можешь хоть раз по–человечески поговорить, ртом! Я прихожу, ты всегда в отключке! И мне хочется тебя избить, покалечить, отматерить, пока ты такой беспомощный! Ты же знаешь, как это бывает! Ты в миллион раз сильнее меня! Я опять мечтал о Нобелевке, о всемирном признании! Ты меня сто раз продвигал, но ты же знаешь, какое я чмо — бессознательное чмо! Вот сейчас всё понимаю, а что будет через час не знаю! Ладно, еду, Антоша, еду! Не забудь пригнать машину…
Третья форма — только теория. Я в неё не верю. Я всегда боялся, тысячу лет назад боялся, полторы, что вот мы откроем все законы этого мира, и больше ничего не будет — пустота! Когда–то мы думали, что мир до бесконечности сложен, что мы будем жить миллиарды лет и не узнаем малой толики его. Строили сотни теорий, как мы будем преобразовываться, как будет эволюционировать душа. А теперь вдруг окажется, что всё, что есть мы уже знаем и уже прошли, и что тогда? Каким мучительным покажется любое существование! Ничего нет впереди, ничего нет сзади, ничего нет внутри, и нельзя всё это прекратить! Мы сами загнали себя в ловушку, в необъятную камеру пыток, имя которой — Вселенная. Познанная Вселенная. Но у меня пока ещё осталась маленькая, запрятанная в глубине надежда, даже не надежда, а надеждьится, на третью форму. Поэтому я здесь. Но я почти уже в неё не верю. Я здесь, а жена моя, та, которой недавно стукнуло 523 года, по которой я соскучился, хотя считаю, что это очень неприятно — иметь жену, — она в миллиардах световых лет отсюда. Так близко и так далеко…
Загородный дом20Х 20. Мамашка с поехавшей тушью на глазах хватает меня за руку и тащит в комнату. Я побрился (Антон позаботился о бритве у водителя), брызнул себе в рот освежающего спрея, смочил шею одеколоном. Кондиционер в машине выветрил из моей головы весь хмель. Вот такой я доктор!
«Он первый раз вызвал вас сам! Вы из тринадцатой больницы? Мы пару раз клали его в Кащенко, но там такие врачи, сами знаете! Ведь любые деньги готовы с отцом отдать, но за границу он ехать не хочет. Вот…»
Алексей сидит в кресле. Он только начинает, он неопытный. Но он второй у меня, я это чувствую. Дело двинулось, теперь их будет очень много.
«Может, кофейку, доктор?»
«Нет, спасибо». Я делаю инъекцию. Пойдём, Лёшенька, пойдём. Ты совсем, как зомби. Будет у Антоши теперь компания. Главврач обещал поставить компьютеры, с Интернетом. Тоже Антошкина работа. Только, чувствую, что компьютер ему уже не понадобится — болезнь прогрессирует. Скоро он выйдет в сеть напрямую, и тогда начнётся.
— И где вас Антон достаёт? — спрашиваю я водителя. Он ничего не понимает, как заведённый механизм, как китайский болванчик.
Последнее время у меня появилось странное чувство — кто–то неведомый читает мои мысли. Когда читают люди, я это знаю. Сейчас читают не люди. Я могу рассказать это кому угодно — хотя бы вон той женщине, с которой хочу, но никак не соберусь переспать, и мне поверят. Ну и что? Мы признаём существование других существ из первой формы — считаем, что они — вместилища продвинутой или отсталой второй формы. Это доказано и изучено, и так всё скучно. Большинство людей блокирует их в своём сознании, чтобы не мешать продвижению мира вдаль. А я перестал верить в продвижение. Что сейчас где происходит? Чем кто занимается? Всё человечество — мои друзья, и у меня нет друзей. Мир стал разобщённым. Я уже ничего не понимаю в нём. Нет никакой иерархии, различий в положении. Все равны. А кто ставит ловушки? Все ставят. Наши друзья. Мы можем им помешать, но не хотим.
Есть одна вещь, которая считается константой и потому её даже никто не изучает. Существование и объективность времени. Может что–то из прошлого или будущего пришло ко мне? Какая–то помощь? Ведь я в отчаянии. И я теперь вечерами вижу себя сверху в каком–то древнем помещении, а невдалеке древний человек в белом халате. Что за существо со мной контактирует? Я не могу пощупать и увидеть его, хотя могу пощупать и увидеть почти всё. Что–то похожее на интерес зарождается во мне.
Время летит стрелой Робин Гуда. Я меняюсь. Нет, гнусная начинка никуда не делась. Только внешность. Мешки под глазами стали меньше, кожа на лице натянулась, подбородок стал одинарным. Жиру по бокам поубавилось. Вот такой я доктор. Разве что половой орган по–прежнему не даёт покоя, требуя влагалища. И пациентов у меня прибавилось. Я запутался в их полах, но все они мутанты. В мире происходят странные явления. Руководство всё исчезло, государство без власти. Где–то бегают толпы народа. Я позабыл, где моя квартира. Простые пациенты давно сбежали. Мутанты ходить не могут, но они водят друг друга телекинезом. Антоша у них вроде вожака. Он так и не стал пользоваться техникой для поиска своих свихнувшихся собратьев — нашёл какой–то другой способ. Похоже, их всё больше и больше. Не знаю, зачем им нужна моя больница — мало других мест? А, может, я всё ещё жив благодаря этому. Никак не пойму, чем они питаются. Возможно, энергией воздуха или человеческой. Глупые мои догадки, мысли путаются. Надо завести дневник. Я ухаживаю за самыми слабыми из них — мою, подпитываю стимуляторами. Потом они совершенствуются и я больше не нужен. Я знаю, что Антоша любит меня — страшной неземной любовью. Он делает мне хорошо. Моя больница стала живым мавзолеем — в ней куча живых трупов. Когда–нибудь на неё будут показывать пальцем экскурсоводы и говорить: «А вот гробница Мутантов московских!» Если какое–нибудь «когда–нибудь» когда–нибудь наступит. Где–то у меня валялась бумага — пойду заведу дневник.
